Мы подождали, пока Леофсун доскажет, и Манвин, едва ли не брызжа слюной, заговорил.

— Он сказал, что прежде никогда такого не было. Что люди, то есть бритты, всегда слушали жрецов, и только норды портят всё, и теперь мы все умрем.

— Раньше, — понимающе кивнул Альрик. — Раньше, понятно, было лучше. Бритты были сильны, жили в деревнях и городах, а не прятались, как крысы. Ты, Манвин, был толще и моложе, возможно, сил хватало не только на жратву, но и на баб. Вот только ты забыл, что всё страшное с вами уже случилось. Вы потеряли землю, силу, людей и даже свою честь. А несколько лет назад потеряли последнее, что у вас оставалось: надежду. Ваши боги ушли! Остались только рабы и мы, норды! Ты восхваляешь мертвых богов и проклинаешь нас, ваших спасителей. Ты сидишь под крышей, которую построили мы, ешь еду, которую принесли мы, твои плечи обернуты шкурой, которую добыли мы, ты согрет теплом очага, который разожгли мы. Так почему ты не хвалишь нас? Почему не клянешь богов, которые вас бросили?

Леофсун старательно пересказывал слова Альрика, перенимая даже его тон.

— Я не заставляю хвалить моих богов: Фомриру не интересны слова рабов. Но если ты еще раз посмеешь хулить меня и моих людей, я отрежу тебе язык. Ты понял, бритт?

Манвин, посерев, торопливо закивал. Любви к нам у него не прибавилось, но нам было плевать на его отношение. Для нас он был всего лишь еще одним бесполезным ртом. Женщины хоть домашними делами занимались, другие старики тоже как-то помогали, а Манвин вообще никак не участвовал в общем деле.

— Он с самого начала таким был, — пояснил Леофсун. — Все желуди собирают или корешки какие, а он только сидит и бухтит: то не так, это не так. Как я понял, до восстания к его словам прислушивались, он даже обряды какие-то проводил. А теперь он никому не нужен.

Бриттландская осень вошла в полную силу, дожди шли почти без перерыва. У нас бы уже пару раз морозец бы ударил, может, первый снег припорошил, а тут просто бесконечная слякоть. Одна баба сломала руку, поскользнувшись в грязи, а уж ушибы от падений были почти у каждого. И когда Альрик вернулся из уборной, перепачканный в грязи, он наказал часть чурок, собранных для очага, пустить на настил, только поверху насечки пустить, чтоб ноге было за что цепляться.

Все старались сидеть под крышей, выходя только для неотложных дел. И вот тут нашлось подходящее дело для Манвина. Жрец он там или нет, но историй всяческих он знал преогромное количество, и вскоре мы приноровились слушать их в пересказе Леофсуна. Впрочем, с каждым разом его помощь нужна была все меньше и меньше, потому как норды волей-неволей запоминали бриттские слова, многие из которых были схожи с нашими.

— В начале времен во всем мире существовала одна лишь бездна, она охватывала всё и всё было ею. Бездна была темна, потому что не существовало света, бесконечна, потому что не было суши, и пуста, потому что не родились ещё ни боги, ни люди.

Я слышал, что старик говорил «Домну», но Леофсун переиначивал слова на нордский манер.

— Мрак и бездна сплелись воедино, и от их союза родились первые твари-фоморы. Они были громадными и уродливыми, но в вечной темноте никто не видел их уродства. У некоторых было слишком много рук, ног или лап, у других — слишком мало, даже если некоторые тела походили на человеческие, то их головы были звериными. И время бездны длилось очень долго, но никто не может сказать, сколько, так как не было еще ни дня, ни ночи, ни зимы, весны, осени и лета. Фоморы плодились и размножались, и вскоре их стало столько, что даже бесконечная бездна пресытилась ими.

Но не все фоморы были такими уж уродливыми и ужасными. Были среди них и иные. Отрекся от матери-бездны фомор Ллудд, который стал первым богом. Он отличался от остальных величественной фигурой воина и владыки, а также невероятной красотой. Ллудд отыскал в бездне богину Дану, вывел ее оттуда и вместе они породили всех прочих богов, которых стали называть детьми Дану. Но Бездна разгневалась на сына-предателя, наслала на него фоморов, и те разорвали Ллудда на мелкие кусочки.

Дану, супруга Ллудда, долго горевала о смерти мужа. Она пошла в Бездну и собрала его тело до последней капли крови, до последнего волосочка. Из его мышц она сделала землю, из черепа — небо, костями отделила бездну от земного мира и костями же укрепила небо над сушей. Его кровь стала реками и озерами, волосы — травами и деревьями. Сама она стала превратилась в яркое светило и поднялась повыше, дабы следить за созданным ей миром, а ее дети поднялись на небо и смотрят на нас из созвездий. Мы и посейчас можем видеть созвездия под названиями «Двор Дану»[16], «Замок Аранрод»[17] и «Замок Гвидиона»[18].

Мальвин рассказывал еще много-много историй про сражения потомков Дану и фоморов, которые больше походили не на битвы богов и тварей, а на ссоры между ярлами или даже обычными бондами. Они делили земли, женщин, оружие и редкие сокровища, путешествовали, пили, буйствовали и обманывали. Потому я слушал их скорее как россказни о жизни бывалого хирдмана, но это помогало скрашивать наши вечера.

А однажды редким недождливым утром наши охотники отправили за добычей, но быстро вернулись с криками:

— Тварь! Тварь вернулась.

Бритты всполошились, перепугались. Бабы побежали за козами и детьми — волочь их в дом, дети — от них во двор с деревянным оружием. А мы с азартом — к Эноку, уже влетевшего в ворота ограды.

— Я заметил ее следы на крайних деревьях. И знаете что? Это такая же тварь, как мы у бонда Барди ловили. Точно такие же следы, от щупалец с крюками.

— Кай! Кай! Она сила? Или ты сила? — набросились на меня мальчишки, быстрее всех схватывавшие нордский язык.

— Сильная. Почти как Альрик. Но мы ее легко побьем, — улыбнулся я, растолкал их и подошел к остальным ульверам.

Энок показал ее следы: свежие, явно прошлась после дождя, а тот закончился лишь под утро. Альрик посмотрел и сказал:

— Собирайтесь, пойдем по следу. И в этот раз мы ее убьем сами. Не иначе, сам Фомрир решил дать нам возможность все исправить. Тогда нашу тварь